Детское счастье «у первой сосенки»

   Сижу на крыльце. Кошка Муська неслышно подкралась под левую ногу и прижавшись боком двинулась вдоль ноги.

-   Ну, чё ты трешся, Муська?

  Я отдыхаю, можно сказать кайфую, потому что с утра пораньше работал на компьютере, писалось сегодня легко и быстро и усталость такая хорошая, трепетная.

Я опускаю руку вниз, и она тонет в гладких шерстинках кошки. И… честное слово, что то подкатывает к сердцу через левую руку… упоение жизнью… наверное, крылечком, огородом, что буйно цветет и пахнет в нескольких шагах от меня…

- Муська,  прыгай сюда, - показываю ладонью на колени.

Муська, самая пожилая из всех кошек, что сейчас живут с нами, ей восемь лет. Она прародительница всех остальных. Кузька – ее сын, Настя и Басик – ее внуки от Дрюльки, дочери Муськи, которая умерла на 3 году жизни.

А доволен я настоящим утром, потому, что получилось стихотворение по воспоминаниям детства, которое писалось в тишине родного села на восходе солнца.

Мы с моим другом Ленькой однажды выпросились у родителей с ночевкой в степь, за сусликами. Пошли пешком, захватив с собой брезентовое ведро, чтобы, если найдем где в степи воду, оставшуюся после весеннего половодья в низинах, то, наливая воду в норы сусликов, вынудим их вылезть и мы тут их схватим.

С нами и капканы в старых тряпочных мешках с заплечными лямками.

И вот тогда мы выбрали местом ночевки, так называемое в деревне место «у первой сосенки». Там действительно на просторе, который вокруг, как говорится, без конца и края,  росла сосна.

Это была настоящая сосна, росшая каким-то образом в голой степи, правда в небольшой низине. И для нас, жителей приборового села, она была каким – то чудным ориентиром в безбрежном пространстве кулундинских полей примыкающих к селу, потому что если кто то рассказывал о событии в степи, поездке, деле каком-то, то употреблялось как разъяснение места события - «за первой сосенкой», «там возле первой сосенки» и в других случаях. Это было какое–то общеизвестное деревенское мерило расстояний, событий, случаев, что теперь то мне, взрослому, понятно. Дереву и тогда лет 60 было, и теперь, когда мне больше  шестидесяти, оно все еще растет. И что интересно, на земле возле кроны разбросаны шишки, сосновые иголки, набившиеся от времени, полусгнившие  перекати поле, но нет молодой поросли сосенок в округе. Дерево растет более ста лет в одиночестве.

А «первой сосенкой» это место называют еще и, наверное потому, что есть место, километров на 10 от «первой сосенки» вглубь степи, где растут две сосенки. И они в наших речевых оборотах также присутствовали и присутствуют, но чуть реже, наверное, потому, что они все же дальше, более 20 километров от села и событий с ними меньше связано, да и встреч людей с ними по этой причине тоже меньше. Но они тоже расположены на степной дороге, более дальней, по которой может быть еще 200 лет назад казахские баи гоняли свои стада баранов, пасли их на не распаханной во время «освоения целины»,  степи.

И вот на крылечке дома в тени спутниковой антенны, я вспомнил давнишнее раннее утро в степи под этой сосной. Пронзительно прозрачное и голубое небо сквозь сосновые ветки одинокого дерева, жаворонок застывший в вышине; но то что он в вышине понимаешь, потому что жаворонка трель слышно долго-долго, и она не затихает и не заканчивается, значит, жаворонок просто замер над сосенкой наслаждаясь своей песней.

А вокруг писки сусликов. Поднявшись чуть-чуть гляжу из под руки: суслик в десяти шагах стоит столбом  и крутит головой.

-  Лень, глянь, у нас же там капкан поставлен, а суслик не попался, свистит…

Конечно, мы с Ленькой Вольфом, моим другом, вспомнили, зачем пошли в степь… за сусликами…

…А стихи, строчки в это утро соприкосновения с памятью детства, почти через пятьдесят лет после ночевки в степи, получились такие:

Возле «первой сосенки»

Мое детство живет,

Словно кадр кинопленки

 Мой над степью полет…

И детское счастье светлой

волной:

Степь и дерево. Мы с рюкзаками,

Капканы на сусликов за спиной,

И жаворонок поет над нами…

Октябрь 2012 года