На крыше

   Мой первый стих появился на крыше. Да, на крыше. Это была крыша сарая, "пригона", как говорят в степном Алтае. И было это в марте далекого 1967 года. Я задумывался потом много раз: что такое могло случиться, что со мной происходило в этот мартовский солнечный день, что бы это произошло, рождение рифмованных строчек? Ведь я на эту крышу зачем-то влез с карандашом и маленькой потрепанной записной книжкой, умещавшейся в ладони. 

   Остатки сена на скрипящих потолочных жердях сарая, когда я лег на спину, сразу окутали понятными для деревенского мальчишки, запахами. Я вспомнил как летом привезли это сено – тогда трактор, воняющий соляркой трактор, долго пятился задом, подгоняя телегу к сараю. Отец перекрикивал трактор, махал руками: «левей», «хорош». Дядя Толя, наш сосед и я вилами перекидывали сено с тракторной телеги на сарай. На крыше принимал сено отец, я понимал – его надо  сложить правильно, завершить. Этот опыт у меня уже был, понимание того, что, чтобы сено не промочило дождями и оно не испортилось, его надо сложить горкой и будет дождевая влага стекать вниз, а не внутрь стожка на крыше. 

   Пахло сенной пылью, забивающей глаза мокрые от пота, но пахло и лесными травами. Отец вдруг крикнул:

-   Сынок, лови, - он кинул охапку травы, - там земляника, - добавил он.

Я взял траву в руки и увидел красную, красную ягоду. Присев на телеге в сторону, прямо из охапки стал брать губами лесную ягоду.  Запах этой  травы, сена, ягоды земляники, помню до сих пор, не вкус, а запах.

   Теперь, весной, когда я влез на крышу, а внизу, на земле, дотаивали возле сарая последние коровьи «котяхи», сена осталось немного, оно было потерявшегося цвета, но все же пахло так, что разбудило во мне те, летние воспоминания…и я что-то начал складывать из слов…

   Эта записная книжка сохранилась, и сохранились карандашные строчки слов о весне, грачатах, солнце. Через какое-то время я написал письмо в районную газету, предложив стихи. Но ответа я не получил, и потом не получал долго…целых два года. Все это время я посылал свои опыты, наверное потому, что мне казалось, что кто-то же читает их, серьезный и знающий. И это было для меня стимулом. Все равно кто-то читает. Я насмелился отправить письмо в краевую газету. Ответ, это было невероятно, прислал Марк Юдалевич, известный уже тогда поэт и писатель. И это притом, что из районной газеты ответов не было. Он был известным писателем и поэтом, и я это знал. Он писал, что «уважаемый товарищ… Вашим стихам не хватает главного, поэзии». Потом этот листок, с логотипом краевой газеты я возил собой по жизни и читал, читал… После первых публикаций стихов в той же районной газете, а затем в армейской газете во время службы в армии,  думал, «а теперь поэзия в них есть"? Но, я не смел больше их посылать Юдалевичу, боясь опять прочитать,  что в стихах «не хватает главного - поэзии».

А на крыше сарая весной 1967 года родилось вот это стихотворение, которое было опубликовано через два года той же районной газетой.

А ребята поют,

       подпевая девчатам,

Поют о весне,

         презирая февраль,

А ребята поют

       о весне и грачатах,

И мороза и снега,

       и звезд им не жаль.

Они слышат ручьи

    беспокойные мутные,

Что бегут по холмам,

          журча с крутизны

Они видят лучи

       озорные, беспутные,

Они ждут не дождутся,

         не дождутся весны.

Кто-то лишь полюбил,

       кто-то любит давно,

И поют все

                      по разному

только в песне одно:

В песне милая девушка;

      близко-близко глаза,

И еще не понятное:

          будто в мае гроза…